Юлия Чупрова, психолог
История Марины
Депрессия. Когда всё теряет вкус
Она пришла тихо, будто стараясь не тревожить пространство. Невысокая, с мягкими чертами лица и внимательным, но усталым взглядом. Аккуратно сложила перчатки, положила сумку рядом и долго молчала, глядя в пол.
— Я не знаю, зачем пришла, — сказала наконец. — Просто ничего не радует. Совсем.
— Я не знаю, зачем пришла, — сказала наконец. — Просто ничего не радует. Совсем.
Марина, 34 года, экономист в строительной компании, замужем, двое детей. Из её рассказа складывалась внешне благополучная жизнь: стабильная работа, семья, квартира в ипотеке. Но в голосе звучала пустота. Она описывала своё состояние как «будто выключили звук и краски»: всё вроде бы есть, но ничего не чувствуется. Утром трудно встать, вечером — заснуть. Много ест сладкое, потом злится на себя. Всё чаще болит тело — особенно плечи и шея.
С первых встреч я ощущала внутри тягостную тишину, похожую на вязкое болото, которое будто засасывает. У меня появлялось желание оживить её — сказать что-то, встряхнуть, наполнить жизнь красками. Но я удерживала это, оставаясь рядом, просто присутствуя и слушая. Именно в этом спокойном пространстве постепенно начала появляться жизнь.
Марина выросла в семье, где эмоции не одобряли. Мама — врач, строгая, рациональная, всё время занятая. Отец молчаливый, мало участвовал в жизни семьи. Девочке часто говорили: «Не капризничай, возьми себя в руки». Радость, гнев, страх — всё нужно было прятать. Со временем она научилась улыбаться, когда больно, и хвалить себя только за достижения.
Когда умер отец, Марина даже не заплакала. Она «держалась ради мамы». Именно тогда впервые появилась бессонница и странное ощущение, будто внутри всё опустело.
Марина выросла в семье, где эмоции не одобряли. Мама — врач, строгая, рациональная, всё время занятая. Отец молчаливый, мало участвовал в жизни семьи. Девочке часто говорили: «Не капризничай, возьми себя в руки». Радость, гнев, страх — всё нужно было прятать. Со временем она научилась улыбаться, когда больно, и хвалить себя только за достижения.
Когда умер отец, Марина даже не заплакала. Она «держалась ради мамы». Именно тогда впервые появилась бессонница и странное ощущение, будто внутри всё опустело.
Мы начали с восстановления контакта с телом. Я предложила ей обратить внимание, где в теле больше всего чувствуется усталость. Она молчала минуту и вдруг тихо сказала:
— В груди. Как будто камень.
Мы исследовали этот «камень»: какой он, где его границы, какой у него вес, цвет, температура. Марина сказала:
— Он холодный и серый. И я с ним живу.
Дальше появились первые слёзы. Она говорила:
— Я всегда старалась быть сильной. Сильной дочерью, сильной мамой, сильной сотрудницей. Но сил больше нет.
Мы работали через контакт с эмоциями — возвращали им право на существование. Иногда это были крошечные дозы: короткое дыхание, напряжённая пауза, лёгкое движение плечом. Но за этими едва заметными проявлениями постепенно проступали настоящие чувства. Я помогала ей выдерживать грусть, разочарование, страх, злость — те эмоции, которые долгие годы были под запретом.
На одной из сессий я спросила:
— Если бы твоя усталость могла говорить, что бы она сказала?
Она подумала и ответила:
— Пусть меня хоть кто-нибудь обнимет.
Мы молчали. Это был тот момент, когда в терапии что-то оживает — когда человек впервые за долгое время позволяет себе быть нуждающимся и живым.
— В груди. Как будто камень.
Мы исследовали этот «камень»: какой он, где его границы, какой у него вес, цвет, температура. Марина сказала:
— Он холодный и серый. И я с ним живу.
Дальше появились первые слёзы. Она говорила:
— Я всегда старалась быть сильной. Сильной дочерью, сильной мамой, сильной сотрудницей. Но сил больше нет.
Мы работали через контакт с эмоциями — возвращали им право на существование. Иногда это были крошечные дозы: короткое дыхание, напряжённая пауза, лёгкое движение плечом. Но за этими едва заметными проявлениями постепенно проступали настоящие чувства. Я помогала ей выдерживать грусть, разочарование, страх, злость — те эмоции, которые долгие годы были под запретом.
На одной из сессий я спросила:
— Если бы твоя усталость могла говорить, что бы она сказала?
Она подумала и ответила:
— Пусть меня хоть кто-нибудь обнимет.
Мы молчали. Это был тот момент, когда в терапии что-то оживает — когда человек впервые за долгое время позволяет себе быть нуждающимся и живым.
Позже началась работа с установками. Одна из них звучала чётко: «Если я слабая — меня бросят».
Мы вынесли эту фразу в пространство, позволив телу выразить её. Её поза была характерна: сжатые плечи, втянутый живот, руки скрещены на груди. Затем мы искали противоположное высказывание — «Я могу быть слабой и остаюсь любимой».
Её тело постепенно распрямлялось, дыхание становилось глубже, взгляд теплее. Между этими двумя точками — страхом и доверием — появилось множество промежуточных поз. Мы двигались по ним медленно, исследуя, где возникает ощущение жизни.
К середине терапии Марина начала замечать перемены:
— Я снова чувствую запах кофе. Стала хотеть гулять. Сын сказал, что я смеюсь чаще.
На одной из сессий она сказала:
— Кажется, мне больше не нужно быть сильной. Я просто живая.
Мы вынесли эту фразу в пространство, позволив телу выразить её. Её поза была характерна: сжатые плечи, втянутый живот, руки скрещены на груди. Затем мы искали противоположное высказывание — «Я могу быть слабой и остаюсь любимой».
Её тело постепенно распрямлялось, дыхание становилось глубже, взгляд теплее. Между этими двумя точками — страхом и доверием — появилось множество промежуточных поз. Мы двигались по ним медленно, исследуя, где возникает ощущение жизни.
К середине терапии Марина начала замечать перемены:
— Я снова чувствую запах кофе. Стала хотеть гулять. Сын сказал, что я смеюсь чаще.
На одной из сессий она сказала:
— Кажется, мне больше не нужно быть сильной. Я просто живая.
Итоги работы
Терапия длилась около десяти месяцев, 35 встреч, с регулярным наблюдением у психиатра и небольшой медикаментозной поддержкой.
Сон восстановился, снизилась утомляемость, исчезли телесные боли. Марина стала больше делегировать дома, перестала брать сверхурочную работу.
В её речи появилось слово «хочу». Она вновь начала встречаться с друзьями, записалась на курсы живописи.
Депрессия не ушла одномоментно — она растворялась медленно, вместе с возвращением чувств и вкуса к жизни. Сейчас Марина продолжает терапию уже в поддерживающем формате, исследуя не «как выжить», а «как жить по-настоящему».
Терапия длилась около десяти месяцев, 35 встреч, с регулярным наблюдением у психиатра и небольшой медикаментозной поддержкой.
Сон восстановился, снизилась утомляемость, исчезли телесные боли. Марина стала больше делегировать дома, перестала брать сверхурочную работу.
В её речи появилось слово «хочу». Она вновь начала встречаться с друзьями, записалась на курсы живописи.
Депрессия не ушла одномоментно — она растворялась медленно, вместе с возвращением чувств и вкуса к жизни. Сейчас Марина продолжает терапию уже в поддерживающем формате, исследуя не «как выжить», а «как жить по-настоящему».